[object Object]Эймонду едва не пришлось перецеловать всех дочерей лорда Борроса, создавая иллюзию заинтересованности, и боги-свидетели, стоило больших усилий сдержанно отказаться от столь щедрого предложения и не выдать верховному лорду Штормовых земель напрямую: принц возляжет и с козой прямо у каменного трона, если этот союз обеспечит матушке поддержку Предела. Младшая из Четырех Штормов - Флорис, кажется - самая миловидная и недалекая, охотно встала с ним под руку, и принц не сдержал негромкого смешка. У Флорис были перспективы - улыбчива и послушна, безропотно исполняет свой долг. Наверняка, сокровище этого дома. Истинная леди Предела - в весьма отдаленном будущем. Другое дело, что жены у Таргариенов мрут как мухи, как ввиду утраты ценности брачного союза, так и естественным путем. Старшая сестрица помирать не торопилась, умудрившись выжать из себя трех бастардов и еще пару-тройку кровных племянников. Эймонд многое отдал бы, чтобы этот оказался последним. 

Формальности соблюдены: принц возвращается в Королевскую Гавань в ожидании, когда Флорис изойдет первой кровью. Сейчас: короткий почтительный кивок будущему тестю, улыбка нареченной, наконец отпуская хрупкий девичий локоток. И стоило опустить ладонь следом: каменный пол завибрировал от рева за стенами. Эймонд бросил взгляд в сторону входа и остался на месте.
Это могло означать только одно: Вхагар учуяла соплеменника. Рейнира не торопилась и сейчас.

Он не отслеживает первый порыв - метнуться пальцами к рукоятке кинжала, едва успев отвернуться от суженой, когда на пороге маячит до боли знакомая фигура, теряющаяся среди стражи даже в кричащих цветах Дома. И навязывает себе второй - сложить руки за спиной, сквозь звучный набат в ушах и мгновенно бросившейся в голову крови слушая звучное, но неважное: "Принц... Веларион... сын принцессы Рейниры...".

Люцерис Веларион - слишком громкое имя для племянника.
"Люк Стронг" подходит ему больше.

Боррос Баратеон считал, что умеет упражняться в иронии. Следовало расхохотаться следом, но Эймонд позволил себе только беззвучный смешок: сестрица могла успеть подготовить своего бастарда. С того момента, когда узнала, что ее отец разложился в собственных покоях. Люк мог вспомнить про последнего из отпрысков Стронга, но не хватило смелости решить за мать, зато страха хватало с избытком - и этому страху улыбнулась даже Флорис. Говаривали, воин из Люка Стронга никакой, но прочили будущее мейстера (точнее, прочил сир Кристон Коль, пусть и в пренебрежительной манере), а после - шанс стать самой бледной копией любого из когда-либо живущих морских лордов.
Смеялся только Эйгон, Эймонду было почти плевать, пока бастард во второй раз не попал в поле зрения с предложением измены, а некрасивая дочь Борроса (позже Эймонд вспомнит ее: Марис Баратеон - Второй Шторм Предела) не открыла рот.

Эйгон, будучи в подпитии, мог пристать с вопросом "что ты видишь вторым глазом?". Теперь Эймонд может ответить: алый, алый, алый. Только лишь цвет, но самый глубокий его оттенок.
Сейчас видится обоими глазами.
Принц приходит в себя, когда кинжал отправляется за пояс, а Флорис подает ему повязку и извиняется за сестру. Им бы не позволили сражаться в замке, и глаз Люка Стронга в любом случае остался бы при нем. Эймонду все равно хорошо до неприличия, словно сбросил с плеч тушку маленького, трусливого, но шустрого дракона.

"Я еще доберусь до тебя, бастард.
Я до тебя доберусь."

Люцерис, отсутствуя, не услышит всего негодования лорда Борроса, что не мог угомониться. Люцерис не видел, как Эймонд исказился в лице во второй раз, услышав про "детские выходки". И у Эймонда дергается скула, когда Баратеон дает свое согласие на ночлег, а единственный глаз тут же зажигается лиловым огоньком, встречаясь с темными стронговскими.
- Я тоже останусь, - обронил принц, держа обе руки за спиной. - Что касается племянника, - Эймонд бросил очередной пристальный взгляд на незадачливого переговорщика, - он может не попадаться мне на глаза до утра. Мой дом будет благодарен, если лорд Предела позволит отдохнуть и моему дракону.
Баратеон безграмотен, вспыльчив, но неглуп. Что бы он не нес при Эймонде, даже покои им достанутся одинаковые.

Лорд Боррос облегчил задачу, прилюдно унизив бастарда. Если принять одного и отказать другому, возникнут вопросы - Эймонд ожидал этого, как и стражу у собственных дверей, отказаться от которой, уверяя, что третий меч Семи Королевств сумеет за себя постоять, не удалось. Волк и соловей слились воедино, прежде чем Эймонд разомкнул веко, не поднимаясь с кресла и некоторое время прислушиваясь к свистящему шторму. Где-то за стенами замка просыпалась и Вхагар.

Стража спала.

Во время недолгих бесшумных поисков - ставка на условное равенство, что пытался изобразить Баратеон. Одно крыло целой башни, а Эймонд в той части кольца, где заканчиваются гостевые покои. Поиски могли завершиться неудачей. Люк мог попытаться улететь глубокой ночью, сообразив, что в замке, полном врагов, ему не место. Мальчишка не настолько изворотлив, чтобы незаметно пролететь мимо чужого дракона - единственный разумный вывод, остальное Эймонд чуял наверняка. В дополнение - каждый звук, любой странный скрип.
И открывшиеся двери, чтобы гость за ними нос к носу столкнулся с дядей.
Люк при полном параде - видимо, благодарность за гостеприимство не полагалась.

- Племянник, - пренебрежения в разы больше, чем в избитом "Стронг". - Не спится?

За недолгий взгляд лилового глаза в чужие пронеслось целое утро, где принц вскрывает глазницу бастарда, оставляя рассекающий шрам, а после преподносит стронговский глаз королеве-матери, успокоив тем, что у Люка было время выбрать, какой именно. Время, которым он не воспользуется, сколько не предлагай.
Эймонд растянул тонкие губы в улыбке, втолкнул Люцериса обратно в комнату и закрыл дверь, на ходу вытаскивая кинжал.[object Object]

Если бы Эймонд сумел дослушать Люцериса до конца, он изошелся бы смехом на последней фразе. Деймона не прокляли за то, что он снес голову еще одному дяде Люка под крышей условно своего дома, а уж если изрубить на куски бастарда-изменника в доме чужом — боги точно войдут в положение. Принц не может не ухмыляться, когда каждый неторопливый шаг навстречу откликается шагом чужим — отступающим назад, — и в этих ровных мягких звуках теряется почти все, что говорит племянник. Пустой гул, чих дракона куда информативнее. Еще немного и бежать будет некуда, в стыке двух стен Люцерис даже не развернется. Эймонд видит это, потому не торопится, оставляя бастарду право самолично загнать себя в угол.
Или мог оставить бы.

— "Хватит"? — пару мгновений Эймонд неверяще смотрит на племянника, прожигая расширившимся зрачком и перебрасывая кинжал в левую руку. Ни тени ухмылки; в несколько стремительных шагов преодолевается расстояние между и между, а сильные пальцы цепляются за ворот чужого походного плаща, изошедшегося треском, оттаскивая обладателя к окну. — "Оставишь в покое"? — стекло жалобно звенит, едва о него прикладывается темный стронговский затылок, а предплечье упирается в чужое горло. — Это ты летаешь в моем небе и пытаешься украсть трон моего брата.

Практически ровная линия шрама заметно исказалась, но голос ровен, только пара интонационных перепадов выдают: принц еще не зол, но в предвкушении того, когда окончательно разозлится, сознательно оттягивая этот опустошающий момент. Старик сказал, что не позволит случиться кровопролитию под его крышей. Эймонд бросил короткий взгляд на собственное мутное отражения, ловя шальную и ясную мысль: можно вспороть племянника и снаружи. Если он хотя бы наполовину дракон, придется научиться летать. Для этого даже не придется выходить из покоев, но — слишком просто, и жаль зрелище, которое придется пропустить. Эймонд представил его — совсем ненадолго — и уголки губ снова дернулись вверх.

— Кому-то и вовсе не суждено жениться, — если Стронг задавал этот вопрос, пусть слушает подобие ответа, хоть и запоздалого. — Интересно, что скажет моя матушка-королева, если вместе с твоим глазом я подарю ей то, чем ты планируешь заделать новых бастардов, — Эймонд уверен, что королю подарок точно понравится. — Или лучше отправить твоей. Все знают, перед чем она никогда не могла устоять.

Эймонд мгновенно замечает, как дергается кисть племянника. Люк и так ранее наметился в сторону того, что в его нежном мире зовется боем — инстинкт быстрее мысли. Стронг без боя не сдается, это принц уже проверил, но хватит ли тому смелости размахивать мечом в одиночестве — вопрос интересный, и Эймонд почти готов узнать и это тоже. Позже. Таргариену жаль тратить запас, что копился и зрел с вечера и ночи, — злость такая сладкая; предвкушение такое долгое, — на бессмысленную возню с мальчишкой.

— Хорошо, давай подеремся, — не убирая с лица улыбку, только светлая бровь вопросительно поднимается, а кинжал пару раз проворачивается в ладони и перебрасывается обратно в правую руку, скользя острым лезвием между пальцев, словно давая Люцерису шанс передумать. — Проверим, насколько неприкосновенны посланники.

Наличие меча у племянника не имеет значения, Эймонд видел, чего стоит его куда более сильный брат в бессмысленной атаке — дай боги вино в руках удержать. Если Люцерис сообразит, которым из концов протыкается противник, это будет маленькая бастардова победа. Чужой страх настолько вязкий и густой, что его тоже можно разрезать — принц чувствует его, заканчивая небольшую речь и касаясь острием стали горла, потом плашмя — к щеке, и прижимая бастарда к узкому подоконнику. У Эймонда слегка пересыхает в горле, когда кинжал перемещается к скуле. Все занимает несколько мгновений — смещение захвата с горла к грудной клетке, не позволяя двинуться сразу, касания лезвия, примеряясь, первая капля крови на порезе чуть ниже глаза, — но они растянулись на вечность.